Пускай врачебная общественность Вашингтона и объявила ее «персоной нон Грета» (как она с сарказмом поведала Лоре в телефонном разговоре), но изменить ее послужной список не мог никто. Невозможно было перечеркнуть ее великолепные результаты в учебе и клинической практике, как и предать забвению высокую оценку ее работы в госпитале, данную руководством.
Ее пригласили в хирургическое отделение университетской клиники Хьюстона, где в тот момент шла, быть может, самая интересная работа во всей хирургии — операции на сердце, включая трансплантацию.
Питеру, по его собственному мнению, можно было поставить в вину не столько обман, сколько беспринципность. Он самонадеянно полагал, что история подтвердит его правоту. А презренный бюрократический механизм получения научных доказательств — не более чем пустая трата драгоценного времени.
Имея целое досье со списком из более чем двадцати публикаций, рекомендательные письма от наставников еще по Массачусетскому технологическому институту и даже отзыв профессора Пфайфера, в котором он характеризовался как «пытливый исследовательский ум», Питер тем не менее столкнулся с определенными проблемами.
Но это не стало для него неожиданностью. Он хорошо знал, что любое письмо может быть легко опровергнуто в телефонном разговоре. И Пфайфер, движимый стремлением обелить Гарвард, наверняка очернит своего ученика.
Поэтому Питер стал подыскивать себе место в частной лаборатории. Незадолго до этого в Пало-Альто, в Калифорнии, два недавних выпускника Стэнфордского университета открыли частный биохимический исследовательский концерн, называвшийся «Необиотика». Идеи Питера пришлись по вкусу учредителям. И его заслуги — тоже. Как и вид его дипломов на стене. И хотя сам Уайман им совсем не понравился, они с первого взгляда поняли, что его ждет успех.
— Лора! Ты меня слышишь?
— Отлично слышу, Палмер. Как будто ты из соседней квартиры звонишь. А ты где?
— В не очень интересном для тебя месте, — уклончиво ответил он. — Звоню, чтобы узнать, как у тебя дела.
— Все хорошо. Я написала тебе подробное письмо.
— Хорошо. Прости, что я редко подавал голос, но меня тут крепко впрягли. У тебя точно нет для меня новостей?
Она отлично понимала, на что он намекает, но виду не подала.
— Рассказываю. Встаю в пять, еду в госпиталь. Смотрю, как больные поправляются или, наоборот, слабеют. Затем прихожу домой и валюсь в постель. Единственная моя новость — это то, что мне предложили место ординатора в отделении неонатологии. Это помощь новорожденным.
— А, замечательно! Небось ждешь не дождешься, когда доберешься до своих малышей?
— Да, это ужасно интересно. Хотя треволнений хватает.
— Понимаю. Хм… Раз уж мы заговорили о детях… Ты, случайно, не…
— Нет, Палмер, — мягко ответила она.
— А-а.
— Я же тебе говорила, это не происходит автоматически. Все факторы работали против.
Палмер вдруг перешел на деловой тон:
— Вообще-то я не могу так долго занимать телефон. Линий здесь мало, а народу в очереди полно.
— Палмер, обещай мне, что будешь писать. Хотя бы сообщать, что у тебя все в порядке. Иначе у меня возникает такое чувство, что я замужем за почтовым ящиком.
— Лора, я всегда о тебе помню. Надеюсь, ты мне веришь?
— А я — о тебе.
Лора пришла в большее смятение, чем когда бы то ни было. Она даже стала винить себя за то, что так и не сумела забеременеть. Что, если Палмер искренне хочет укрепить их отношения? Она тосковала по прошлым временам, когда он так ее любил!
— Ну что ж, тогда до свидания.
— Да, конечно. Пока.
Анонс книги Барни, появившийся в «Издательском вестнике», привел Билла Чаплина в такое возбуждение, что он уговорил коллег по издательству увеличить тираж книги Барни с десяти до пятнадцати тысяч.
Было также принято решение выделить средства на небольшое авторское турне и устроить рекламный прием, который имел все шансы стать гвоздем сезона.
Билл был крайне разочарован тем, что Барни отнюдь не запрыгал от радости.
— Билл, сколько раз мне вам говорить, что я работаю на Зигмунда Фрейда, а не на издателя П. Т. Барнума. И я не хочу, чтобы мною торговали, как новым моющим средством. Я написал серьезную книгу и хочу, чтобы ее воспринимали серьезно.
— Барни, ты ведь хочешь, чтобы твою книгу читали? А для этого ее нужно разрекламировать. Мы же не предлагаем ничего сверхъестественного. Выступишь пару раз по телевидению, съездишь в Вашингтон и Бостон…
Барни перебил его:
— Билл, я — психиатр, поймите вы наконец! Моих пациентов и так трудно разговорить, а вы еще хотите, чтобы они лицезрели мою физиономию с телеэкрана во время завтрака!
Чаплин вздохнул с досадой:
— Но ты хотя бы позволишь нам запустить кампанию и устроить приличный прием в «Сент-Реджисе»? И дашь несколько интервью уважаемым — я подчеркиваю, уважаемым! — журналистам?
— А с чего бы это их потянуло брать интервью у никому не известного автора?
— Ага! — подхватил Билл. — Вот как раз этим я сегодня и занимался. Мы дадим прием не только в честь выхода книги, но и в честь описываемых в ней людей. Разве не интересно будет собрать в одном зале все эти легендарные личности?
Эта мысль Барни увлекла, но одновременно несколько испугала.
Прикрыв трубку ладонью, он повернулся к Эмили:
— Билл хочет, чтобы я…
— Знаю. Он так громко говорил, что я каждое слово слышала.
— И что скажешь?
— Думаю, он прав. Тебе необходимо засветиться в прессе. Только поставь условие, что будешь просматривать материал перед печатью.